3
Собрание миниатюр, эмалей и камей было разобрано доктором Буотти в последнюю очередь.
Поздним майским вечером 1778 года доктор, очень оживленный и радостно озабоченный, хлопотал в главном зале библиотеки. Граф Паоло сидел рядом с ним, зябко кутаясь в плед. Его преподобие Фульвио ди Граччиолани с поджатыми губами и насмешливым выражением глаз находился тут же, наблюдая за работой доктора.
Извлеченные из ящиков, лежали на столах сотни персидских, итальянских и французских миниатюр, египетские скарабеи из разграбленных пирамид, древнегреческие камеи, римские геммы 89 , изделия индусских и китайских резчиков по камню и мелкие священные предметы из кости, исполненные суровыми аскетами первых веков христианства, грубоватые, примитивные и трогательные.
Джиованни Полеста обмывал все эти предметы теплой водой, просушивал и раскладывал на столах, застланных полотном. Доктор Буотти сортировал коллекции, делал записи и обменивался с графом замечаниями...
Овальная портретная эмаль, охваченная тонким золотым ободком, легла рядом с персидской миниатюрой, посвященной эпизоду из поэмы Фирдоуси. Заметив эмаль, граф замолчал на полуслове.
Доктор взял лупу и лишь с ее помощью смог прочесть надпись, вплетенную в узор виньетки: «Синьора Франческа Молла с сыном Джакомо. Исполнил мастер Виченце Антонио Кардозо из Милана. Венеция, 2 апреля 1743 года».
С портрета глядела на доктора красивая женщина с пышными волосами; она прижимала к лицу кудрявого пятилетнего мальчика. Тонкое личико ребенка уже изобличало будущий характер человека — себялюбивый, упрямый и жестокий.
Заметив, что доктор рассматривает эмаль долго и пристально, граф спросил тихо:
— Известна ли вам, синьор Буотти, роль этой женщины в моей жизни?
— Да, эччеленца, я осведомлен... Смею ли я спросить о дальнейшей судьбе этой дамы?
— Она была осуждена в Ливорно, впоследствии оказалась в изгнании и много лет спустя вышла в Марселе замуж за одного иностранца. В 1762 году она умерла почти одновременно со своим мужем. Лишь настойчивым поискам патера ди Граччиолани я обязан тем, что эти подробности дошли до меня.
— Но участь ребенка?
— Осталась неизвестной. Мальчик, чье изображение вы держите в руках, попал после суда над матерью в монастырский приют святой Маддалены. Оттуда он бежал, и с тех пор следы его безнадежно потеряны, хотя отец Фульвио потратил много усилий, чтобы установить его судьбу. В течение долгих лет розыски этого мальчика составляли главную цель моей жизни, но слишком поздно я принялся за них! После гибели жены я эгоистически утешался в моем горе лаской Джеронимо и Лауры, детей, подаренных мне Беатрисой, и не протянул вовремя руку своему несчастному первенцу. За этот грех справедливое небо не только отняло у меня обоих малюток, но и лишило надежды отыскать дитя, так легкомысленно забытое мною...
— Эччеленца, — с некоторым усилием произнес доктор, искоса посматривая на длинный профиль иезуита, — я боюсь вселять в ваше сердце, быть может, напрасную надежду, но позвольте поведать вам, что мне кое-что известно о судьбе одного юноши по имени Джакомо, сына осужденной артистки и беглеца из приюта святой Маддалены в Ливорно. Я встречал людей, близко знавших этого подростка... Правда, это было очень, очень давно.
Граф Паоло, патер Фульвио и служитель Джиованни с волнением обратили взоры на болонского доктора.
— Ради создателя, — простонал старик, хватаясь за сердце, — синьор Томазо, не томите меня неизвестностью, расскажите все, что вы слышали про Джакомо!
— Эччеленца, поведать я могу очень немного. Но, быть может, это немногое даст вам нить для продолжения розысков.
— Говорите, синьор, и считайте меня в неоплатном долгу перед вами!
— Я был студентом последнего курса теологического факультета Болоньи, когда мой друг, студент-медик, предложил мне совершить путешествие по Италии. Этот мой товарищ был родом из Англии и намеревался вернуться после выпуска на родину. Звали его Грейсвелл, Рандольф Грейсвелл. Весной 1756 года мы отправились в Неаполь, намереваясь обозреть города, лежащие у нас на пути, а также посетить Сицилию.
То верхом на мулах, то пешком с ночлегами в придорожных тавернах мы двигались по стране в поисках художественных впечатлений, доброго вина и старинного гостеприимства. Вероятно, в цепи пережитых мною лет самой счастливой порою останутся эти два месяца юношеской свободы.
Неподалеку от Сорренто мы набрели на бедную рыбацкую деревушку. Уже темнело, когда подкрепившись в довольно убогом трактире, мы решили поискать другого пристанища на ночь, ибо обилие блох в предложенном нам помещении смутило даже нашу юношескую отвагу. Проходя под окнами какого-то домика, мы явственно услышали стоны, доносившиеся изнутри. Стонала женщина, и спутник мой сразу распознал, что какая-то страдалица освобождается от бремени. Из домика в страхе выбежала девочка и, завидев двух незнакомых путников, пустилась было дальше, но мистер Грейсвелл поймал ее за косичку и участливо спросил, не нужно ли помочь больной. Как только девочка узнала, что перед нею врач, она тотчас потащила его в дом, причитая и плача. Мне осталось только последовать за ними.
Роженицу мы застали почти при смерти, а повивальную бабку, хлопотавшую вторые сутки, — окончательно потерявшей голову. В дорожном мешке моего товарища имелись некоторые инструменты. Беспомощную бабку он выпроводил и храбро приступил к операции. Благодаря его спокойствию, искусству и смелости роды окончились сравнительно благополучно.
На другой день у больной наступило ухудшение, появились признаки послеродовой лихорадки, и молодой врач провел у постели роженицы еще одну бессонную ночь, проявив настойчивость и терпение, которые могли бы порадовать его учителей. Он твердо задался целью спасти эту миловидную рыбачку и ее ребенка. Мы прожили неделю в ее домике, и больная рассказала доброму целителю всю свою немудреную жизнь. Звали эту рыбачку Анжелика Ченни. Я оказался невольным слушателем ее сбивчивого рассказа и пытался облегчить душевные муки женщины с таким же усердием, с каким мой друг трудился над облегчением мук физических. Анжелика Ченни горько оплакивала недавнюю смерть мужа, смелого Родольфо, простого рыбака с острова Капри. С душевной болью она вспомнила также о своем приемном сыне, выросшем у них в доме. Этот юноша бежал из приюта святой Маддалены и был еще в тринадцатилетнем возрасте принят в семью Ченни; после смерти своего приемного отца он оставался последней опорой бедной Анжелики...
— Простите, доктор Буотти, этот юноша и был...
— Вы правильно изволили догадаться, эччеленца, ибо юноша, воспитанный в семье Ченни, и был синьор Джакомо. Только фамилии его Анжелика не смогла назвать, ибо, по ее мнению, у Джакомо таковой вообще не имелось.
Из бесхитростного рассказа Анжелики Ченни мы услышали далее, что приютский беглец Джакомо, уже давно превратившийся в рослого молодого человека, вскоре после смерти Родольфо, в 1755 году, ушел на шведском корабле, оставив вдове весь свой заработок. Мы дали женщине немного денег и привели к ней капеллана тамошней часовни, отца Бенедикта, который и окрестил новорожденного именем Антонио. На этом мы и расстались с окрестностями Сорренто.
Случай мне этот запомнился, вероятно, так же, как и моему спутнику, доктору Грейсвеллу, с которым я навсегда разлучился после нашего совместного путешествия. Оставленный при болонском университете, я защитил магистерскую диссертацию и в 1769 году, через тринадцать лет после нашего приключения близ Сорренто, оказался в Ливорно. Я побывал в монастырской библиотеке и посетил приют святой Маддалены, где сразу вспомнил рассказы Анжелики Ченни о муже и приемном сыне. Старик привратник еще помнил мальчика-беглеца Джакомо. Он рассказал мне, что этого ребенка, сына осужденной тосканской певицы Франчески Молла, направил в приют полицейский чиновник Габриэль Молетти. Мальчик бежал из приюта в 1751 году, а лет пять спустя в приют явился монах по имени отец Бенедикт, получивший от привратника те же сведения, что и я. О дальнейшей судьбе мальчика ничего в монастыре не знали. Уже здесь, под вашим кровом, эччеленца, я узнал о происхождении этого мальчика. Вот и все, что мне пришлось слышать о судьбе вашего сына, синьор Паоло.